В то время как Святая Лига готовилась к битве при Лепанто, которую позднее блестящий литературный гений Мигель Сервантес, автор «Дон Кихота», назовет «самым великим событием, виденным в веках», события на Кипре стремительно развивались.
Сдерживаемый приготовлениями Лиги, но занятый отражением яростного нападения турок между Адриатическим и Ионическим морями (которое страшно напугало Венецию, где начали впопыхах строить укрепления вдоль берега, как бы в ожидании неизбежного нашествия), Себастьяно Веньер (Sebastiano Venier) не мог поддержать Кипр. Лала Мустафа же – осаждавший Фамагусту (защитой которой командовал проведитор Маркантонио Брагадин (Marcantonio Bragadin) с помощью Лоренцо Тьеполо (Lorenzo Tiepolo), капитана Ди Пафо (di Pafo) и генерала Асторре Бальони (Astorre Baglioni)) – напротив, получил мощное подкрепление.
И Брагадин, и Тьеполо, и Бальони являлись одаренными и решительными командующими. Укрепления были мощными, как это довольно хорошо видно еще и сегодня. Но надежды – без прибытия новых подкреплений из Венеции – были слабыми. Из Венеции же приходили лишь добрые слова; флот уже сменил курс и шел к Мессине – пункту собрания всех сил Лиги. Постоянные потери с каждым днем все больше сокращали численность гарнизона, слишком скромного для подобной крепости
Турки разрушали бастионы при помощи мин, неустанно продолжая атаковать защитников, которых оставалось уже не более пятисот. Жители открыто потребовали сдачи города. Посоветовавшись с другими командующими, Брагадин решил пойти на переговоры. Но не лично: когда Мустафа прислал парламентера с предложением перемирия, он гордо ответил: «Я не желаю даже смотреть на это предложение турка». Гордость или знание? События покажут, что он был прав. И для него, и для всех остальных было бы лучше погибнуть под развалинами города, чем пойти навстречу судьбе куда более жестокой.
Первого августа 1571 перемирие заставило пушки замолчать. Полномочный представитель Лала Мустафы представил акт о капитуляции (огромный белый лист бумаги, к которому была прикреплена золотая марка с выгравированным на ней изображением Султана), обещая и клянясь Богом и главой Великого Повелителя соблюсти все то, о чем было написано в параграфах акта. Это соглашение предусматривало: надежный и безопасный перевоз выживших в Ситию, на Крите; гарантированную и беспрепятственную, под ритм барабана, погрузку на суда итальянских трупп, с развевающимися флагами, пушками, оружием и багажом, женами и детьми; свободный отъезд Киприотов, пожелающих последовать за Венецианцами, и полную безопасность для Итальянцев, кои пожелают остаться в Фамагусте; и наконец, Киприоты остаются свободными в своих правах и не притесняются ни в отношении их чести, ни в отношении их имущества, и им предоставляются два года, чтобы решить – остаться ли под владычеством Турок, или же уехать в любое другое место за счет и заботами оттоманского правительства.
Условия более чем почетные, и Мустафа недвусмысленно их одобряет, кроме пункта, касающегося пушек. Он позаботился о том, чтобы вместе с подписанным актом Брагадину принесли и охранные грамоты для отъезда на Крит. 2 августа начинаются операции по посадке на корабли. Пятого августа все уже готово; Маркантонио Брагадин посылает к Мустафе узнать – когда тот желает получить ключи от города. Это – правила военного этикета того времени, и Мустафа всячески демонстрирует свое желание ему следовать: отвечает, что он – в полном распоряжении [Брагадина], что он с удовольствием встретится с ним, учитывая проявленные им доблесть и дальновидность, и что по такому случаю он был бы счастлив познакомиться и с капитанами, которые проявили такую отвагу в крепости.
И вот Маркантонио Брагадин в сопровождении Асторре Бальони и прочих командующих-венецианцев появляются в шатре Лала Мустафы. Прием радушен. Паша весел, усаживает всех напротив себя, завязывается вежливая беседа. Но когда венецианский проведитор передает ему ключи со словами: «Я даю Вам сии ключи не ради своей жизни, но – по необходимости», [паша] неожиданно меняет тон. «Что сделал ты с рабами моими, что были в крепости? Знаю я, что ты умертвил их», - кричит он и, обратившись к одному из освобожденных рабов, [вопрошает]: «Где твои товарищи?». Раб обвиняет Брагадина в том, что он приказал их обезглавить; проведитор отвечает, что это не правда, и что Мустафа может сам проверить это, пересчитав их одного за другим, в городе, который теперь принадлежит ему. Но очевидно, что Мустафа ищет поводы для ссоры, он забрасывает проведитора вопросами, спрашивает – где находятся боеприпасы, провиант, и – когда Брагадин отвечает, что ничего уже не осталось, что все в крепости закончилось – приходит в бешенство. «А, собака, почему же ты не сдал мне город, если у тебя не было средств, чтобы содержать его? Почему не сдался ты уже месяц назад, и не сохранил мне столько людей?» Гостей схватили и связали; паша выхватил кинжал и отрезал Брагадину ухо, второе он приказал отрезать одному из солдат; он приказал убить всех, кто пришел с ним [Брагадином], поднял отрубленную голову Асторре Бальони и показал ее войску с криком: «Вот голова великого защитника Фамагусты». Затем он приказывает связать Брагадина, два или три раза оборачивает ему веревку вокруг шеи, как бы готовясь повесить его, и покрывает его оскорблениями.
А в это время его войско прорвало кордоны и бросилось в город, убивая всех встречавшихся Итальянцев и насилуя кипрских женщин; на следующее утро солдаты напали на корабли, готовые к отплытию на Крит, сначала они высадили женщин и детей (которых держат в заключении, чтобы потом продать в рабство), затем – мужчин, которых тут же обращают в рабство и посылают гребцами на галеры. Перед шатром Лала Мустафы вырастает холм из голов (число которых доходит до трехсот пятидесяти), среди которых и головы главных венецианских чиновников. Лоренцо Тьеполо и греческого капитана Маноли Спилиоти (Manoli Spilioti) под градом ударов и пинков протаскивают по улицам перед тем, как повесить и четвертовать; их тела были брошены собакам.
А то же Брагадин? – Брагадин еще жив; для него худшее еще не настало. Через восемь дней Мустафа вместе с одним из своих духовных лидеров отправляется к нему и предлагает стать мусульманином в обмен на жизнь. Венецианец в ответ обвиняет [пашу] в несоблюдении данного слова и бросает ему в лицо кровные оскорбления. 15 августа состоялось его мученичество. Он страдает: вся голова его нарывает из-за инфекции, распространившейся из отрезанных ушей; чтобы повеселить войско, его заставляют несколько раз проходить по всем батареям, нагруженным огромными корзинами с землей и камнями; солдаты развлекаются, ставя ему подножки и заставляя его падать. Затем – скорее мертвого, чем живого – его протащили и привязали к рее галеры, поднятой таким образом, чтобы она была видна всем рабам-христианам, теснившимся на кораблях. Через час мучений (Турки кричали ему: «Посмотри – не видишь ли ты свою армаду; взгляни на великого Христа; не видишь ли ты подмоги Фамагусте?..») его сняли и, с обнаженного и привязанного к рее, содрали кожу в присутствии Лала Мустафы. Его члены без кожи были распределены между отрядами войска, а кожу – набитую соломой и зашитую – облекли в его одежды, на голову надели меховую шапку так, что [чучело] казалось живым. Эти несчастные останки – посаженные в седло на вола – провозят по всей Фамагусте, чтобы навести еще больший страх на ошеломленное население. Кожу и головы Асторре Бальони, генерала Мартиненго и кастеляна Андреа Брагадина возили и показывали по всему азиатскому побережью вплоть до момента, когда они попали в Константинополь, откуда через несколько лет были украдены и перевезены в Венецию. И там они наконец-то обрели покой – сначала в церкви Святого Георгия (San Gregorio), а затем – в церкви святых Иоанна и Павла (SS. Giovanni e Paolo), где и находятся по сей день.
Еще в те времена начались споры о причинах подобной жестокости оттоманского командующего, можно спорить о них и сейчас. В письме своему повелителю – Петреву Паше – Лала Мустафа оправдывается, продолжая обвинять Брагадина в убийстве турецких пленных и утверждая, что он опасался, что турецкий экипаж кораблей, который должен был перевозить беженцев на Крит, мог быть захвачен Венецианцами и обращен в рабство. Однако из традиционных источников следует, что его ярость, скорее всего, брала свое начало в военной гордости, задетой осознанием того, что его двести пятьдесят тысяч солдат (а их было именно столько!) были сдерживаемы несколькими сотнями плохо экипированных солдат без провианта и пороха. Как бы там ни было, описание ужасов Фамагусты стало ценным материалом «пропаганды» для Лиги [поспешившей отправить свои корабли в воды при Лепанто].

Источник: Alvise Zorsi, "La repubblica del leone", Rusconi, 1988.

© Перевод с итальянского Светланы Блейзизен