Примерно в 95 км к Востоку от Неаполя, на мысу в 650 м над уровнем моря возвышается древняя (примерно VII века) ломбардская крепость, стоящая вдалеке от торговых путей и не имеющая какого-либо стратегического значения. Скорее всего, она была задумана как место отдыха и покоя. Окружающая ее земля - не самая плодородная, но, тем не менее, она позволяла местным крестьянам, трудясь в поте лица своего, вести жизнь достаточно спокойную и обеспеченную. Кроме того это место было раем для охотников, благодаря широким полянам среди лесков и оливковых рощ, кишащих фазанами, зайцами и оленями. Единственной угрозой местному населению были волки, которые тоже во множестве водились в этих местах.

С 1059 года эта крепость и прилежащие к ней земли стали собственностью семейства Джезуальдо, давшему местечку и свое имя. Это семейство - имевшее древние норманнские корни - благодаря целой серии удачных бракосочетаний, значительно расширила свои земельные владения, которые в итоге стали включать в себя местечки Фрекуэнто, Кантоманго, Лучерия, Акуапатрида, Сан-Барабато, Бонето, Кадджано и Сан-Лупполо. Вместе с разросшимися угодьями разрослось и количество титулов, так что в 1543 году, когда Луиджи Джезуальдо взял в жены Изабеллу Ферилло, и эта последняя - в качестве приданого - добавила ему еще и титул князя Венозы, Луиджи стал не больше, не меньше, как вице-королем Королевства Неаполитанского.
Старший сын Луиджи - Фабрицио - гениально использовал свое привилегированное положение, с точки зрения политической: он женился на Джерониме Борромео (Geronima Borromeo) - сестре могущественного кардинала Карла Борромео (Carlo Borromeo), который уже в 1610 году был канонизирован. Младший брат Фабрицио - Альфонсо - был тут же рукоположен в кардиналы, а несколько позднее его назначили деканом коллегии кардиналов и архиепископом Неаполя. (Отметим, что Альфонсо, возможно, по сей день известен особо просвещенным любителям оперы: по его приказу был построен храм Сант-Андреа делла Валле, где, как известно, разворачивается первый акт "Тоски").
У Фабрицио родилось четверо детей, первые двое - мальчики. Тем самым, как казалось, извечная проблема наследования в благородном семействе была решена.
Младшего сына нарекли именем Карло. По недавно найденным документам можно с точностью установить дату его рождения: 8 марта 1566 года.
Юный Карло рос в роскоши, окруженный элегантностью и утонченностью Высокого Возрождения и духовностью, свойственной Контрреформации. Его отец Фабрицио был большим поклонником литературы и музыки, собравшим при своем дворе лучших литераторов и музыкантов своей эпохи. Несмотря на то, что он не мог состязаться в меценатстве с княжескими домами Севера Италии, такими как Гонзага или д'Эсте, при его дворе творили многие знаменитости.
Карло научился играть на архилютне и стал настоящим виртуозом этого инструмента. С самого юного возраста в нем проснулись две страсти: страсть к музыке и страсть к охоте. Что касается музыки, сначала он только совершенствовался в игре на архилютне, лишь изредка предпринимая робкие попытки сочинительства.
Он был молчаливым, скрытным, с фигурой худой, но сильной. С единственного, дошедшего до наших дней, его портрета на нас смотрит человек с четко очерченным овальным лицом, слегка припухшими губами, несколько приплюснутым носом, впалыми щеками, острым подбородком и огромными карими глазами, полными тоски. Несмотря на то, что это лицо трудно назвать уродливым, в нем было что-то, что вызывало у окружающих странные чувства, нечто вроде страха, смешанного с отвращением.
Основной чертой его характера (за исключением вспышек гнева) была глубочайшая меланхолия. Однако в годы юности Карло еще удавалось скрывать свою истинную натуру под маской скромности и приличествующей двору куртуазности. Жестокие депрессии начали мучить его в возрасте 24 лет, и причины их остались неизвестными.
Настоящая же катастрофа случилась в его жизни в 1584 году, когда его старший брат Луиджи неожиданно умер от неизвестной болезни. До нас не дошло никаких подтверждений тому, что Карло был как-то особенно привязан к своему брату, но эта смерть поставила его на первое место в наследовании титула князя Венозы, со всеми присущими ему правами, обязанностями и ответственностью. Будь у него младший брат, он мог бы отказаться от титула в его пользу, но, коль скоро других детей мужеского пола у Фабрицио не было, Карло вынужденно оказался единственным наследником титула, что автоматически означало потерю им возможности жить в уединении и быть всеми незамечаемым. До сего момента все семейство уважало его странности и мирилось с ними, но теперь в нем появилась насущная необходимость, поскольку он был единственным, кто мог продолжать политику разрастания рода.
Жизнь Карло, до этого "питавшаяся" лишь двумя его страстями, изменилась самым коренным образом и потеряла равновесие, поскольку при дворе его странности не могли долго проходить незамеченными.
Странностей же было немало. Карло - существо ночное: он почивает до полудня, зато по ночам охотно прогуливается в одиночестве. Он способен часами молиться в церкви, едва шевеля губами, не слыша ничего, кроме своей молитвы. Более всего он не переносит, когда его беспокоят во время игры на архилютне: в этом случае гнев его выходит за все возможные границы и он способен на тяжелейшие оскорбления в адрес того, кто прервал его меж парой хорошо звучавших аккордов. Не может он похвастаться и здоровьем, ухудшающимся с каждым днем: регулярные приступы хронической астмы, каждый раз почти убивающие его, явно не способствуют смягчению его нрава. Вскорости у него появляется еще одно увлечение: он начинает коллекционировать реликвии, покупая у бродячих торговцев любую кость, которую те ему предлагают. Таким образом, у него оказывается три безымянных пальца левой руки Финдануса, причем ему и в голову не приходит задаться логичным в данном случае вопросом - сколько же левых рук было у этого святого. Несмотря на то, что коллекционирование реликвий не было странным увлечением для того времени, у Карло оно носило несколько болезненный характер. Ему нравилось возиться с костями: он выкладывал на полу фрагменты скелетов или же коллекции из дюжин костных обломков, проводя над ними часы в размышлениях при неверном пламени свечи.
У подаренных ему домашних животных - собак и кошек - был краткий век: все, как один, они исчезли при странных обстоятельствах. Некоторых потом находили с перерезанным горлом под камнями, когда запах начинал недвусмысленно выдавать присутствие тела.
Вскоре Карло отказывается от коллекционирования священных костей "в пользу" собирательства раскрашенных в разные цвета языческих черепов. Он собрал их больше пятидесяти и хранил в особом шкафу в собственной спальне.
Люди совершенно не привлекают его и он способен переносить чье-либо присутствие лишь на охоте и на диспутах, посвященных музыке. Как только речь заходит о музыке, бледный и молчаливый Карло превращается в блестящего оратора, порой завораживающего слушателей своими речами.
В скором времени он превосходит по мастерству своих учителей. Первым превзойден Помпонио Ненна (Pomponio Nenna) - всего лишь на несколько лет старше Карло - который неожиданным образом сменит роль учителя на позицию ученика, а вскоре и вовсе покинет двор Венозы, чтобы отправиться на службу к герцогу Андрии.
При дворе обретались и прочие знаменитости того времени, как то Джованни Маке (Giovanni Maqué), Рокко Родио (Rocco Rodio), Бартоломео Рои (Bartolomeo Roi) и "три Сципиона": Щипионе Дентиче (Scipione Dentice), Щипионе Черрето (Scipione Cerreto) и Щипионе Стелла (Scipione Stella). Именно этот последний побуждает Карло взяться за углубленное изучение древнегреческого лада, который становится его любимой темой для бесед на различных праздниках и светских приемах. Благодаря этим пространным нескончаемым рассуждениям (а стоит заметить, что он был совершенно неспособен к светским - непринужденным и ни к чему не обязывающим - беседам) за Карло вскоре закрепляется слава чудака и зануды.
На охоте же он тоже проявляет себя странным образом, называя друзьями слуг и не стесняясь в выражениях в разговорах с ними. Впрочем, именно среди слуг он находил действительно верных друзей, способных спокойно принять все странности юного князя и готовых ради него на все.
Карло приходится постоянно подстраиваться под то общество, в котором он находится: порой он галантный князь-наследник, порой - орущий солдатские песни простолюдин, порой - изысканнейший музыкант и философ. Самим собой он бывает лишь в одиночестве, то есть - практически никогда.
Когда же ему все-таки удается побыть одному, он ведет долгие беседы с Богом, со Смертью или - с обоими сразу. Бог Карло принимает вид слишком брутальный: это Бог, являющий себя через неизбежную смертность всего живого, Бог, танцующий на земле в стремлении уничтожить то, что сам же и создал, и следы его - это надгробные плиты. Слишком глубоко приняв философию подобного Бога, Карло уже не смог вернуться к наслаждению жизнью и ее радостями. Смерть во всех ее проявлениях завораживает его, она как бы покрывает черной вуалью любое радостное событие и ее тихий издевательский смех раздается в любой, даже самый счастливый, момент.
На охоте Карло наслаждается, собственноручно убивая и потроша дичь. По ночам же он истязает сам себя розгами из веток акации и горящими головнями, убеждая себя тем самым, что он в равной степени причиняет боль и терпит ее. Но, в конце концов, ему приходится признаться самому себе, что боль вызывает у него ни что иное, как сладострастие.
Все это не может долго оставаться в секрете, да Карло к этому и не стремился. Одного из своих слуг он иронично называл "турецкой головой". Гораздо позднее, в 1635 году, Томмазо Кампанелла (Tommaso Campanella) в своем трактате "Medicinalium", в главе "Monstrosa Cura" без обиняков напишет: "Князь Венозы [...] не мог испражняться, не будучи перед этим высечен своим слугой, державшимся специально для этой цели".
После своего обычного завтрака, плавно переходившего в обед, поскольку вкушался он в два часа пополудни, князь удалялся на час или на два в капеллу - молиться, затем брался за лютню и часами импровизировал. Настоящая же его жизнь начиналась на закате: он надевал длинный черный плащ и незаметно покидал замок. Будучи далек от людей, он проходил по полям, оливковым рощам и пастбищам, вполголоса беседуя с лунным серпом. Все его прогулки неизменно заканчивались на кладбище, где он любил полежать меж крестов, растирая в пыль могильную землю, и воображая себя в по мерке для него созданном гробу.
После потери любимого сына Луиджи отец его Фабрицио больше не потерпел странностей "запасного наследника" Карло, уже самим своим существованием наносившим урон репутации семейства. Он приказал захоронить расписные черепа в неизвестном месте, коллекцию реликвий отослал в дар соседнему с замком монастырю, к сыну же приставил охрану, которая - хоть и с тысячами извинений и увещеваниями - весьма решительно препровождала юного князя в замок с его ночных прогулок. Карло, не ожидавший подобных проявлений опеки, возненавидел своего отца. И - стоит отметить - это единственное упоминание о каких бы то ни было его эмоциях по отношению к родителям.
До тех пор, пока у Карло была ночь для выхода всех его страхов и связанных с ними удовольствий, в дневное время он еще как-то приемлемо вел себя с окружающими. Однако же теперь, когда любимое время суток у него было отнято, он стал невыносим. Из-за частых вспышек необъяснимого гнева он потерял почти всех, кто еще недавно неплохо к нему относился. Ни с того, ни с сего он может взорваться бранью и начать наносить удары направо и налево, начисто забыв о приличиях и сдержанности. Когда этот "припадок" проходит, он тысячу раз извиняется и впадает в состояние подавленного самоуничижения.
Но отвлечемся от "клинической картины" несчастного князя и обратимся к его музыкальным талантам, которыми он был щедро наделен природой. Постепенно он начинает писать мадригалы, которые вызывают у всех слушателей восхищение и уважение. Зачастую многие его припадки прощаются ему именно благодаря его удивительному таланту.
Но с пробуждением творчества связан и еще один момент, дающий нам представление о личности Карло. Именно в это время - во время создания своих первых мадригалов - он начинает осознавать болезненность своего состояния и воспринимает самого себя как существо, неугодное Господу. Он обвиняет себя в том, что не может наравне со всеми радоваться великолепию этого мира. А уныние - это грех против Бога и неблагодарность по отношению к Нему. Особо же его угнетает тот факт, что жаловаться ему не на что - ему от рождения даровано все: благородство, богатство, талант и образование. В один из моментов особо жестокого самоанализа он называет себя существом грязным, недостойным, шипом в глазу Божьем, аморальной личностью, не видящей красоты мира. Он прилагает всевозможные усилия для того, чтобы вырваться из "тюрьмы света", которой был для него день, и освободиться от демонов тьмы и ночи, черпая силу в молитве. Но - подобно многим другим страдальцам - уже через пару дней он забывает о благих намерениях и снова погрязает в своих обычных грехах, задавив стыд и укоры совести. Не будь он твердо уверен в том, что самоубийство - это высшее оскорбление Бога, он наверняка прибег бы к этому средству, дабы раз и навсегда разделаться со своими демонами.

Следующая